Свеженькое. Только вчера из-под пера. Даже самой понравилось. 

***

Он вдыхает и выдыхает.

— Тяжко.

— Чего тяжко-то? Бродишь да бродишь. День бродишь, два бродишь. А на третий все, кончился, — говорит кто-то.

— Не хочу кончаться.

— Тогда это местечко не для тебя. Стены офиса всяко теплее будут, братка.

— Это да.

— Это да.

У него голова болит. Болит так, что виски ноют от давления. Их хочется тереть до погружения ногтей в мозг. Лишь бы не чувствовать. Лишь бы не знать. Лишь бы не было ничего. Ни разговоров, ни Зоны, ничего.

Ничего.

— Люблю тебя. Жду не дождусь, когда мы наконец-то поженимся.

— И я.

— Уже подобрала платье. Белое-белое. И гостей позвала. Даже брат мой приедет. Из командировки. Он обещал.

— Далеко командируется?

— В Припяти. Говорит, к военным примкнул.

— Хорошо. Жду.

— И я.

— И я.

Воспоминания странные. Они обрываются и накладываются друг на друга. Он не знает, кто с ним говорит. Он не помнит этих голосов. Только лица. Бледные, красивые, страшные, угрюмые, разбитые шрамами и собранные ветряной оспой.

У его невесты были следы оспинок на щеках.

У него была невеста?

— Я туда не сунусь. Слышал, что одного взгляда хватит. Или чего там. Не разбираюсь, — говорит он бесцветно, перебирая пальцами патроны в кармане.

— А чего разбираться? Ученишки обещали подогнать лекарство. Не сожжешься, не боись. Туда и обратно пять шагов, — скалится неведомый, стоя змеей за правым плечом.

— Ты не идешь.

— Дак не мой заказ. Твоя цель. Так бы пошел.

— Врешь, пустельга.

— Кто?

— Пустельга.

— Нет бы по-простому. Собака-падаль. Так ты о птицах… умник, черт тебя забери. Собирайся давай, я с Сахаровым переговорил.

— Насчет чего?

— Лекарства.

— Шельма.

У него зябнут пальцы, но он курит, приваливаясь спиной к стене. Его руки трясутся, а дым летит в воздух, расплываясь по небу серебром. Прямо в тон. Не светлее, не чернее. Идеально. Но ему до этого как до луны.

Какой-то идиот ушел в Центр.

Он не хочет туда идти. У него семья на Большой Земле. Жена. Может, кто-то еще. Кошка Риска с длинной шерстью, например. Или мать, пережившая третий инфаркт. Им нужны деньги или его здоровье? Или он сам? Или его жизнь?

— Не хочу.

— Я сотню дам. Только отрежь этому выродку башку, — говорит заказчик. Лица его не видно. Он его не помнит. Совершенно вылетело из головы все, кроме ледяных, синих глаз. Синее них только небо родного края.

Такого чужого края.

— Что сделал?

— Дочь мою убил.

— Плохо. Полторы.

— Урод.

— Задаток вперед, — он усмехается, пряча за этой едкой усмешкой страх. Ему не хочется идти в Центр. Оттуда не возвращаются. Дай бог один в год притащится обратно, блеснет глазами и упадет ничком, разевая рот.

Поговаривают, что Выжигатель не просто убивает. Не просто. Он навсегда уничтожает тебя. И остается только пустая оболочка, способная лишь на убийство.

— Люблю тебя.

— Я знаю. Мне нужно будет уехать. Твой брат предложил работу.

— Какую? Ты же… куда ты?

— Туда. Я вернусь через месяц. Обещаю.

— Обещаешь.

— Обещаю.

Нет, он не вернется. Она никогда его не увидит. Он — лишь призрак прошлого. Дух. Мертвая материя, скитающаяся по Зоне.

Она никогда его не увидит. Но, быть может, простит?

Голова болит. Хочется в нее вцепиться. Нижняя челюсть безвольно висит, и он волочет за собой в левой руке автомат. У него в мозгу сейчас целый мир. Перемешанный, странный, но такой родной мир. И покинуть его нельзя.

Синий орел — клеймо на плече. С него пытались его снять. Но не смогли, он не отпустил нашивку. Дрался, вцепляясь врагам зубами в горло.

Когда еще были зубы.

Он даже не знает, с кем дрался.

Его постоянно трясет. Сигареты не то что валятся из пальцев, он их в них не берет. Они не берутся. Их нет. И правой руки тоже нет. Рыба гниет с головы, а он начал с кисти. И теперь его пальцы сохнут и вянут. И сам он сохнет и вянет.

Кровь льется темной, почти черной струйкой изо рта. Она никакая на вкус.

Привалившись спиной к стене и закрыв глаза, он стоит.

— Если я не вернусь…

— Куда денешься? Еще благодарить за этот заказ будешь!

— Передай Миле, что я ее люблю.

— Передам. Но ты вернешься, слышишь?

Он слышит. Все слышит. Страшный шум, чужие голоса и далекий зов, идти на который нет сил. Колени едва сгибаются.

Лишь бы постоять еще немного, запрокинув голову. Лишь бы вспомнить еще хоть что-то, вдыхая смрад Зоны. Лишь бы вспомнить вереницу лиц. Родных, далеких, искаженных и окровавленных. Всех. Лишь бы не забыть.

Лекарство оказалось фальшивкой.

И он сам не заметил, как погиб.