Не совсем о сталкерстве. Скорее об обратной его стороне. Вообще, все мои рассказы находятся тут: ficbook.net/authors/1014213 . Там и про Басю дописано до конца, и все прочее. Копировать сюда по сорок тясяч страниц я не могу. Кому нужно - переходите. Шрифт сделала побольше, чтобы было читабельно. :)

***

Липе пять лет. Она смешливая девчонка с улыбкой до ушей и большими желтыми глазами. Даже белки — и те печеночно-желтушные, едкие. Бабка, видя их, постоянно ругается. Мать нелепо оправдывается, сидя на колченогом табурете. Отца нет.

    Где он?

    Небо темное-темное, почти что угольное. Совсем как волосы Липки. Она, приезжая в деревню, любит развалиться на траве и лениво наблюдать за вспыхивающими одна за одной звездами, слушая боль в правом боку и беззвучно скуля.

    Мать, высокая и сухопарая, то и дело ругает отца на чем свет стоит, сидя в углу, подобрав под себя тощие ноги. У нее зеленые глаза со зрачками-точками и высокие скулы. В ее речи то и дело проскакивают фразы про печенку.

    Иногда отец появляется. Странный, незнакомый мужчина, пахнущий потом и чем-то соленым. Он вваливается в дом два раза в год. Привозит деньги. Молчит и озлобленно смотрит на дочь, жмущуюся к дверному косяку.

    Она его не знает. Они не знакомы.

    Зимой ее ждет белая больничная палата. Месяца на три. Если повезет — на четыре. Оттуда Липа возвращается без тянущей боли в животе и со светлой, чистой кожей. И глаза у нее становятся красивыми-красивыми, как говорит бабка. Перестают желтеть.

    Мать никак не встречает отца. Бросает косые взгляды, хмурится да уходит вглубь квартиры. На кухне стынет новогодний праздничный ужин.

    Они едят молча. Ни о чем не разговаривают. Мужчина ворчит что-то невпопад о том, что дела обязательно закончатся, и он вернется обратно в семью… Но этого не происходит. Уже пятый год он возвращается обратно. Туда.

    Мать говорит, что отец работает где-то на Севере. Липка верит, перебирая кубики и строя из них замки.

    Незнакомый человек вскоре уходит, и они снова остаются вдвоем. До лета, когда настанет пора уезжать жить в деревню.

    Врачи что-то говорят о пользе свежего воздуха и улицы. Липа согласна с ними где-то в глубине души. Она любит завалиться на траву и лежать, наблюдая за кузнечиками или бегающими по двору цыплятами. Желтые комочки в желтых руках смотрятся забавно.

    В детском саду ребята ее не любят. Дразнят. Девочка относится к ним так же. А приходя домой валится в кровать, выпив несколько таблеток, чтобы забыться спокойным, обезболенным сном. И так день за днем. Девять месяцев.

    Отец иногда ей снится. У него такие же черные волосы. Не то что материны беспокойно-рыжие лохмы. У него смеющиеся глаза и живая мимика. Липка не знает, откуда в ее памяти живет этот веселый мужчина, еще не пропахший железом и солью. Но он ей нравится куда больше.

    Так она и живет. В промежутках сна и реальности, перемешанных с болью в боку и желтушными радужками глаз.

    Липе десять лет. О, это уже не та смешливая девчонка, хотя мать теперь называет ее бандиткой. Почему-то без улыбки.

    Она забавная и юркая, постоянно тащит в дом палки, листья и камни, мастеря из них допотопное оружие. Как-никак выросла уже из игр детского сада, в пятый класс скоро пора.

    С матерью они теперь живут совсем одни. И без поездок в деревню. Липа не знает, почему, но спросить не решается, видя печальные глаза измученной жизнью женщины. Впрочем, она уже начинает догадываться.

    Отец все так же приходит. Теперь даже чаще. Два, три раза в год. Привозит деньги и подарки. Странные уродливые камни, которые нужно долго держать в руках. Тогда они рассыпаются, и боль в боку уходит надолго.

    Мать называет их артефактами и ставит после них уколы.

    Липке уже давно знаком странный запах железа. С тех пор, как кошка Юка разодрала в клочья мышь, его отголоски витают по квартире. Нужно лишь вдохнуть поглубже…

    Девочка упрямо верит, что ее отец не убивает грызунов, а просто ей мерещится этот странный аромат.

    Родители практически не общаются, хотя странный мужчина стал задерживаться дома все чаще. Он почти не улыбается, у него серые, водянистые глаза и холодный, пристальный взгляд. С ним совершенно не о чем говорить.

    Отец иногда спрашивает у нее о школе, но по нему видно, что он совсем ее не слушает. Липа не обижается. Привыкла, что уж там.

    И мать привыкла сама клеить обои на старенькой кухне, балансируя на колченогом табурете. Столько лет прошло, а денег на новый за чередой больниц так и не нашлось.

    — Не обижают? — цедит отец сквозь зубы, переодевая одежду. Она у него каждый раз одна и та же. Серая водолазка да черный плащ с капюшоном. В рюкзаке таких еще несколько комплектов. Один даже Липа выпросила себе поносить. И носит.

    — Нет, — жмет плечами дочь, уплетая разваренные макароны. Завтрак было готовить не из чего — снега так много, что мать боится одна выходить в магазин. Прошлой зимой она сильно упала и сломала ногу. И теперь хромает.

    Красивая рыжеволосая женщина из воспоминаний давно уже превратилась в выцветшую лилию, подходящую к своему концу. И только глаза ее, зеленые и яростные, сверкают в тот момент, когда она взашей выгоняет мужа прочь.

    Они кричат друг на друга в коридоре, ревущую Липку за руку уводит прочь пожилая соседка. Они обе ничего не понимают. И, сидя в душной квартире, девочка доверительно сипит что-то про то, что ее отец работает очень далеко. И про то, как очень по нему скучает.

    И так каждый год. И так ничего нового. Странный, но такой знакомый мужчина приезжавший сначала почти на целый зимний месяц, теперь появляется всего раз. Совсем как в детстве.

    Липа его и не ждет. Она уверена в этом. Ей уже пятнадцать. Зачем ей эти игры? Хватает и ругани с матерью по поводу позднего возвращения домой. Это куда более важная проблема.

    — Куда ты такая… И что это у тебя на голове?

    — Волосы, блин. Покрасила… — распаляясь, рычит она, сверкая не желтыми, а серыми, водянистыми, совсем как у отца глазами.

    Мать недовольно ворчит что-то свое и уходит в комнату. Завтра новый год. Нужно готовиться к празднику.

    Липка достает из рюкзака подарок и утаскивает на верхнюю полку шкафа. Потом еще один. Одинокий шарф исчезает в дебрях так и не подаренных вещей. Некому дарить.

    Домой в канун праздника всегда вваливается опечаленный отец, пахнущий кровью и потом. Ему тяжело ходить, и он странно дергается, когда мать его окликает. В такие дни они обе, исхудавшая женщина и приокрепшая дочь, ходят по стенке, стараясь его лишний раз не тревожить.

    Липа готова поклясться, что видела в недрах рюкзака мужчины пистолет.

    Но сейчас его нет в комнате. Одиноко звучит бой курантов. Мать пьет чай из кружки и сидит, откинувшись на спинку стула. Глаза ее полуприкрыты.

    — Больше не придет…

    — Бросил нас, да? — злится девочка, из всех сил пронзая кусочек огурца вилкой. Еще более угольная шевелюра с проседью выкрашенных в пепел волос трясется в такт с ее головой. — Давно еще… бросил?

    — Он тебе подарок передал. На этот случай.

    — На какой случай?

    Мать беззвучно рыдает, сползая куда-то вниз. В наполовину развалившейся квартире теперь совсем одиноко, и Липе даже стыдно за свой вопрос.

    Вместо отца она видит только письмо, запечатанное в невскрытый конверт.

    «Прости, если этот день настал. Я очень хотел бы сейчас быть с вами. Очень. Хотел бы.

    Когда-нибудь это все равно должно было случиться. В жизни всякое случается. Уж я-то знаю, поверь мне.

    Если ты когда-нибудь услышишь о Зоне… Не о той зоне, в которую попадают по дуроте или ненависти, а о той, что расположена в Чернобыле — знай, я там погиб. Только это может быть моим оправданием.

    Я очень люблю вас с мамой. И надеюсь, что ты не повторишь моих ошибок.

    Я не самый хороший человек. Я вообще не хороший человек. И я надеюсь, что ты никогда не станешь такой, как я. Ты уже взрослая, должна понимать, о чем я говорю.

    Мне пришлось пойти на это, чтобы помочь вам? Или же я всегда был таким? Скорее второе, чем первое. Но я всегда старался быть рядом. И сделать так, чтобы вы с мамой жили как можно лучше.

    К сожалению, за все приходится платить.

    Не скучай. И никогда не ищи меня. Я растворился в Зоне Отчуждения и пропал. Навсегда.

    Очень тебя люблю. Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Твой отец, Корвин».

    В пятнадцать минут первого мир обрывается.