Я пытался написать продолжение своего рассказа "Бульон", выложенного здесь еще в марте. Я два месяца убил на его написание, но вы сами понимаете, каким получается произведение если слова вытаскивать из себя силой, вымучивать их. В общем, ничего не вышло. Вчера вечером я сел чтобы просто сделать небольшое описание для того, чтобы начать рассказ заново... А получилось то, что получилось. Оно написалось на одном дыхании, всего за два часа. В общем, судите сами, что из этого вышло.

Стылый рассвет беззвучно купался в простуженных лужах дорог. От власти дамы-грозы, танцевавшей по спицам молний ночь напролет, не осталось ни следа. Тучи, ватным одеялом окутавшие город, уходили на запад, сбегая от лучей восходящего солнца. Стояла тишина. Дуновения ветра не тревожили пышных крон парковых деревьев, птицы лишь начинали полусонно чирикать, гуляки разошлись спать, а тихое шуршанье колес о асфальт еще не сменилось грохотом и теснотой автомобильных пробок. Тишина эта длится всего несколько минут, в эти мгновения воздух кажется свежее и чище, небо – более лазурным и бескрайним, а люди – добрыми. Наверное, от того что их не было видно и слышно. Первые ласточки стали подниматься в небо, приветствуя новый день. Из переулка выехал черный «Мерседес» шестисотой модели. Уличные собаки и коты, прятавшиеся ночью от дождя, покинули свои убежища. Манекены в свежевыглаженной, еще теплой одежде и с заспанными лицами спешили свои скучные, и, в общем-то, ненужные обязанности.  Зачем дворникам подметать, если к вечеру все равно все загадят, правда?  Через четверть часа тротуары были заполнены шевелящейся массой, в которой каждый был особенным и ярким внутри, снаружи, ярко одет – но в скоплении лишь дополняющим оттенки серого. У каждого своё особое мнение, но доказать белизну сажи каждому отдельно нельзя – сажа чёрная, ибо так считает большинство. Стало быть, это правда.
Пламенные щупальца ослепляющего гиганта обшаривал ульи многоэтажек, похищая сон у тех, кто еще не ведал о пришествии рассвета.
Маленькие дети, сбросившие одеяла и убежавшие чистить зубы, подростки, отворачивающиеся к стене от яркого солнца,  молодые пары, нежащиеся в объятиях друг друга. Жены, зовущие завтракать мужей и отпрысков, одинокие старики – все ждут новый день, надеясь что именно в этот день настанет их час. 
Кто-то не проснулся, уснув уже навсегда.
Молодой человек средних (для юноши) лет не ложился вовсе. Он спал сидя, подперев голову руками на столе, заваленном кипой исчёрканной, разорванной и смятой бумаги. Молодой человек не видел снов (а может, просто слишком быстро забывал их – прибедняться все любят), даже во время ночного отдыха он размышлял над вопросом, овладевшим им уже достаточно давно. Этим вопросом задаются многие, впадая в депрессию. Чаще, конечно о нем думают после ссоры, или перед сном в постели. Парень, которому еще не характерен кризис среднего возраста, пытался найти ответ на вопрос, волнующий в глубине души каждого. 
Что есть любовь?
Одна из его записей гласила: «Материнская любовь – инстинкт. Её нельзя сравнить с любовью между мужчиной и женщиной. Или мужчиной и мужчиной. Фу, блин. Лицами, короче, противоположного пола. Любовью большинство считает влечение, смешанное с неопределенным желанием защитить. Это и в правду так?»
Эти и другие его изречения – о депрессии, истерике, меланхолии, одиночестве и плохом состоянии дорог живописно разлагались в луже кофе, разлитого на столе, пролитого неловким движением руки во сне. Неуютно поежившись, мыслитель открыл глаза, резко вдохнув. Несколько капель напитка попали в нос, человек закашлялся. Он, еще находясь между двумя мирами – астральным и реальным (тракт на эту тему пострадал больше иных, ибо лежал в самом низу стопки книг), свалился со стула, поднялся и медленно поковылял по коридору в ванную. Он сильно хромал, но дома все было привычно и удобно, в любом месте было за что зацепиться в случае падения. На улице без костылей юноша не появлялся.
Проведя утренний туалет, он отправился спать дальше. Он лег на диван, устроился поудобнее, и уставился в потолок, отделанный пенопластовыми квадратами плитки. Если рассматривать каждый квадрат в отдельности,  казалось, что виден лишь ромб и четыре треугольника, имеющие с этим ромбом общие стороны. А если всмотреться в весь рисунок на потолке, целиком, то была видна целая кольчуга,  сплетенная кузнецом не из чешуеобразных стальных пластинок, а из остро заточенных кусочков неведомого белого металла. Перед глазами предстал рыцарь в белых доспехах, держащий в одной руке меч, лезвие которого было выполнено изо льда, а в другой – обсидианово-черный щит, с кровавой кляксой по форме напоминающий цифру 9, подчеркнутую сверху горизонтальной полоской. Однажды рыцарь нанесет сокрушающий удар по бетонному дракону со стеклянными когтями, клыками и рогами. Он лишь ждёт.
В дверь позвонили.  Есть дверные звонки, имитирующие птичью трель. Другие напевают дешевыми динамиками. Другие настойчиво, но не назойливо оповещают о присутствии желающего войти в дом. А есть устройства, которые издают промежуточный звук между жужжанием, треском и пожарной сиреной. И делают это так громко и отвратительно, что появляется желание всю жизнь яростно материться, прием на всех языках мира. 
«Мазафакабич» - пробурчал под нос парень, вставая. Он проковылял к двери, обитой дерматином, другую ставить хозяева съемной квартиры не позволяли, и, не глядя в глазок, открыл. Подтверждая ожидания молодого человека, на площадке стоял его сверстник, стриженный в общем-то под теннис, но безнадёжно обросший, одетый в пальто, черные брюки с огромным количеством карманов, всевозможных побрякушек и нашивок, и туфли спортивного вида. Под пальто он, как всегда, носил бело-синий шарф алисомана, а цветовая гамма намекала еще и на болельщика футбольного клуба «Зенит». 
Он улыбнулся, протянул руку, пожал протянутую в ответ руку писателя и по любезному приглашению вошел. Пока приятель снимал и вешал верхнюю одежду, парень, наскоро проковыляв на кухню, готовил кофе.
Приятель вошел в тесную  кухню, обставленную стандартно – кухонный гарнитур со встроенной техникой, занимающий треть всего пространства, небольшой стол на шесть персон, вокруг которого стояли диван, два пуфика, и деревянный стул вообще не из этого комплекта,  и присел на диван, обивка которого изображала оранжевые цветы и бабочек на чёрном клетчатом фоне.
Потом встал, и стал доставать из шкафов печенье, конфеты, нехитрую позавчерашнюю выпечку из булочной за углом. Через пару минут стандартный стол для чаепития был накрыт. Оба друга сидели за столом, потягивая горячее содержимое кружек, призами в акции, проводимой фирмой «Русдровосек».
- Растворимое? – поморщившись, произнес гость
- Кофе – он, дубина, - поправил хозяин. – Да, растворимый
- Игорь, ты ведь прекрасно знаешь для кого растворимый кофе. Я хочу зерновой! Иначе зачем мне приходить к тебе домой? Кофе, кстати – оно. Просто раньше в России любили присваивать иностранным словам мужской род. Если хочешь знать…
- Не хочу, - перебил Игорь
- Если хочешь знать, - с нажимом произнес гость, - Метро тоже мужской род в советские времена имело. Потому что метрополитен.
- А кофе – это что? Напиток. Он.
- Кофе - оно. Всё, я потерял интерес к этой беседе, - он положил ногу на ногу, достал сигарету, попытался закурить. Сделав несколько неудачных попыток чиркнуть колесиком, и в итоге разодрав палец до крови, гость фыркнул и убрал сигареты в карман.
- Не умничай, чудовище. Я тут на днях задался кое-чем. Нужно твое мнение. 
- Всегда пожалуйста, - он сделал глоток.
- Макс, ты как считаешь, что такое любовь? – Игорь редко шутил, но в серьез принять такой вопрос в компании двух лучших друзей просто невозможно. 
Максим, разумеется, зубасто улыбнулся.
-Ну, любовь, это там… Ну… Тыры-пыры там, романтика…, - он сказал это все голосом человека, который не может быть умным.
Игорь тоже усмехнулся, но усмешка эта была скорее грустной, чем если бы он оценил шутку. Над чашкой с вареньем кружила муха, села на кромку, попробовала хоботком содержимое и залезла туда целиком. Дура. Конечно, можно было устроить философский монолог о наивности и доверчивости, но отсутствие мозга есть отсутствие мозга. И ты сам виноват, раз у тебя хватило ума создать ситуацию, исход которой не принесет тебе ничего кроме боли.
Бурление на улицах стихло с торопливого утреннего до размеренного дневного, и все двигалось уже лениво, предвкушая пятничный вечер. 
Молчание затянулось на долгие минуты.
- Чёрт, ты серьёзно? – Максим рассмеялся, и смех его заставил бы радоваться любого. Но не Игоря – на него такие уловки не действовали, недаром же он лучший друг. Смех стих, оставив квартиру в тишине еще на несколько минут. Оба сидели, устремив взгляд куда-то вдаль, Игорь постоянно поправлял падающую на глаза челку, теребил щетину. Макс, приосанившись, гладил воображаемую бороду и глядел ясно и уверенно в будущее, если так можно назвать картину про утро в сосновом бору.
- Любовь… Думаю, это желание…Нет, не так. Попытки? Тоже не то. Наверное, стремление всегда быть рядом с человеком, который является твоим смыслом. Стремление казаться лучше, чем ты есть. Хотя в итоге оно сводится к тому, что в обществе друг друга вы начинаете вести себя так, словно никого рядом нет. Стремление уберечь этого человека, пожертвовать собой ради него. Отсутствие желания понять, что принеся себя в жертву ты лишь причинишь боль. И надежда, что ты являешься его смыслом.
- Смысл? -  Игорь поднял глаза, и посмотрел на Максима взглядом, который он за многие годы дружбы приносил всего пару раз, - Ты считаешь, что любовь – найти смысл жизни в человеке? 
Максим кивнул.
- А ты как считаешь?
- В том-то и дело. Я не понимаю. У меня нет столь твердых убеждений, как у тебя.
- Тебе надо поменьше размышлять о столь глубоких вещах, - Макс похлопал друга по плечу, встал из-за стола, поставил чашку в раковину, а солидную охапку конфетных обёрток сунул в ведро в шкафчике под раковиной, и снова сел. – Как твоя нога?
- Думаю, скоро пройдет. Но не думаю, что надолго, - Игорь непечатно выругался, снизив голос до полушепота, - Я в ночь сегодня. 
- Поэтому не ложился? – не то с иронией, не то с беспокойством произнес приятель, - Всё из-за такого пустяка? – он взял их чашки булочку и стал есть, откусывая понемногу, но всё равно набивая рот. 
- Мне уже двадцать, Караев. А я до сих пор не знаю, откуда дети берутся, - парень покрутил рукой в воздухе. Максим поперхнулся. Игорь похлопал его по спине, подождал, пока тот прокашляется.
Осень всё еще отдавала то, что уходя, не успело передать лето, в тесном помещении становилось душно. Казалось, целая туча пыли кружила в лучах, пробивавшихся через окно. Из-за этого было тяжело дышать. Казалось, пыль забивает легкие, откладывается там с каждым вдохом, перекрывает путь воздуху в горле, залезает под веки.
-Я это образно, конечно, - виновато улыбнувшись, сказал Игорь. Макс саркастически уставился на него:
- Да ты шутник, я посмотрю. – он встал, отряхнул рубашку. – Мне пора. Я и так должен был быть в кафе еще утром.
- Хорошо. Я, может, загляну к вам перед работой. 
Игорь проводил Максима до дверей, с воодушевляющим напутствием распрощавшись, и отправился продолжить сон. 
Больше его никто не тревожил.
                                                           ***
Закат устало плавил оконные стекла, которые оставались безразлично холодными. А как же им не быть безразличными. Это же стекла. 
Рабочий день среднестатистического обывателя закончился, и сейчас он направлялся домой в массе подобных себе в автобусах, автомобилях, поездах метро. В этом городе метро не было, но в городах-миллиониках обыватели скорее всего отправлялись домой и на них. Все спешили смотреть телевизор, читать бессмысленные новости в интернете, культурно отдыхать – выпивать, разумеется, и спать. А для кого-то рабочее время только начиналось. 
Игорь погладил рабочие джинсы, достал толстовку из шкафа, натянул кепку с надписью «Abjebas», и направился на работу. 
Любуясь переливающимися в оранжевом свете деревьями и газонами, он вскоре миновал ворота больницы, и направился, пару раз неловко поставив костыль, к одноэтажному деревянному зданию, огороженному трогательно окрашенным в цветочек забором, отворил калитку, бросив быстрый взгляд на облупившуюся табличку, прибитую к калитке. Игорь прошел по вымощенной камнем тропинке, оглядываясь вокруг: беседка, возле нее две клумбы с тигровыми лилиями, а за ней – несколько черемуховых деревьев. Открыв заранее приготовленным ключом  сначала деревянную дверь, потом решетку. Снова повесив замок, войдя внутрь, он направился к своей подсобке. Там он снял кепку, причесал волосы, одел белый халат.
Табличка на калитке гласила:
«ПСИХОНАРКОЛОГИЧЕСКИЙ ДИСПАНСЕР. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН.»
Пересменок окончился, и как раз настало время ужина. В таких заведениях редко что-то проходит спокойно, без каких-нибудь происшествий, и в этот раз пожилая женщина отказалась есть и швырнула свою тарелку в стол напротив, попав как раз в затылок своей соседки по палате. Та ответила ей, бросив в нее пластмассовым стаканом с чаем, но не попала. Посуда с горячим содержимым прилетела точно на колени коротко стриженному верзиле. Тот, опрокинув стол, разозленный хотел сначала «Разобраться по-мужски», но вовремя подоспевшие семеро санитаров во главе с Игорем сначала увели оскорбленного мужика в палату, а потом, вернувшись стали под мышки оттаскивать в свои комнаты всех пациентов, которые к моменту их возвращения устроили настоящую войну. В воздухе мелькали ложки, жестяные тарелки, яблоки и горячие блюда – гороховый суп и перловая каша. Одни медработники злобно ругались, другие в голос смеялись. Один только тучный старичок спокойно ужинал, напевая себе  что-то под нос. 
Некоторое время спустя все были успокоены и уложены. Закрыв палаты потенциально буйных поднадзорных на ключ, Игорь набрал в синее пластиковое ведро теплой воды, которая была мутной от хлорки, налил туда моющего средства из бутыли, надел старую тряпку на деревянную швабру. Он потер нос пальцем, случайно уловив запах. Почему все тряпки пахнут одинаково, вне зависимости от материала, из которого они сделаны, и предназначения? 
Игорь мысленно сделал пометку об еще одном предмете для размышления. На работе он всегда старался чем-нибудь заняться, чтобы не обращать внимания на ноющую боль в колене. Сейчас было не так рано, когда нога еще не размята и каждое движение дается с мучением, но и уже не так поздно, когда острое покалывание в суставе говорило о перенапряжении.
Так, неторопливо, тщательно промывая каждый метр старого, местами протертого до дырок линолеума, Игорь и не заметил как наступила полночь. Он вылил грязную воду в слив в общей ванной, выкинул перчатки, помыл руки с мылом, и отправился в комнату для медработников. Нынешний вечер был на удивление спокойным, поэтому атмосфера в комнате была более чем непринужденной. Ветеран медтруда, седой Семен Геннадьевич сидел за столом, изучая очередную книжку из серии «Постапокалипсис. Остаться в живых», его жена, черноволосая ухоженная Анфиса Ивановна, в компании молодой, но уже очень полной медсестры Ирины смотрела очередной сериал по Четвертому каналу. Совсем еще юный, шестнадцатилетний Семен, которого называли Младшим, как всегда сидел на полу, прислонившись спиной к стене. В его руках смазанным пятном вертелся кубик Рубика, только он имел не кубическую, а пирамидальную форму. Мальчик определенно делал успехи в сборке головоломки – кубик 12х12 квадратов он собирал за три минуты. И, несмотря на свои способности, мальчик отказывался участвовать в каких-либо соревнованиях. Он делал это для себя, и не более. Даже не являясь родственником, он был сильно похож на Семена старшего – те же короткие жесткие волосы, те же большие голубые глаза, загорелая кожа, большой курносый нос и большие уши. Домывала посуду светловолосая Анечка, которая была всего на полгода младше Игоря. И на две головы ниже. В принципе, Анечку с легкостью можно было принять за сверстницу скорее Семы Маленького. Маленький – это фамилия, и поначалу именно так все называли Младшего.
Ну, и конечно, Андрюха – стандартный санитар. Высокий, широкоплечий, недоучившийся на врача. По совместительству, молодой человек Ирины. Игорь присел за стол напротив Семена Геннадьевича, взял с подоконника ручку и блокнот.
- Я уже дописал, Игорюха, - сказал Семен, не поднимая глаз от книги, - Все учтены, со всеми все хорошо, - старик сделал вид что плюнул через плечо и три раза стукнул себя по лбу, - Ты, как, домыл?
Игорь кивнул.
- Молодец. Нога как, не болит?
Игорь кивнул.
- Давай-ка я дам с дивана спугну, хоть отдохнешь немного. Оно тебе нужней.
Игорь помотал головой. Дверной звонок, имитирующий пресловутую птичью трель, издал сигнал.
- Я лучше пойду, гляну кого там в такое время принесло, - отмахиваясь, сказал Игорь.
Он на полусогнутом правом колене пошагал  к входной двери. Через маленькие зарешеченные окна пробивался оранжевый свет уличных фонарей. Обходя деревянную скамейку в сенях (из-за внешнего сходства диспансера с обычным частным домом прихожее помещение «местные» именовали именно так), Игорь впотьмах задел ногой угол, злобно шикнув.
Он открыл внутреннюю решетку, положил навесной замок в карман халата и отворил большим ключом металлическую наружную дверь (которая была просто обита располовиненной вдоль обычной межкомнатной дверью), открыть до конца ее не давала цепочка, это в целях безопасности.
В проем, образованный между дверным косяком и дверью, всунул голову Макс.
- Братишка, я тебе покушать принес, - вполголоса с улыбкой сказал он
Игорь снял цепочку с крепления, толкнул тяжелую дверь, вышел на крыльцо.
- Пойдем, - он махнул другу в сторону беседки
В беседке был темно и тепло, даже несмотря на то, что лавочки были ужасно холодными. Игорь зажег уличный фонарик, стоящий прямо на столе, и тусклый желтый свет залил пространство на пару метров вокруг себя. Караев достал из кармана пальто сигарету, за ней выуди зажигалку, уже кнопочную, и закурил. Игорь поморщился, кашлянул, отвернувшись.
- По-моему, курение – не лучший способ лечения астмы. Оно только хуже делает.
- Профилактика неплохая. Моя бабушка курила, когда ее одолевал приступ. Получше всяких баллончиков действует, знаешь, - он затянулся и элегантно выпустил струйку дыма.
- Никто не просил тебя тогда в снегу валяться.
- Не указывай как мне жить.
- Иди ты.
- Сам иди.
- За тебя же беспокоюсь, предупреждаю.
- Бла-бла-бла.
Свет окна здания, освещавший пятачок пространства справа от крыльца, померк. За ним погас уличный фонарь на столе, высокие уличные фонари на столбах, свет во всех окнах зданий за диспансером.
На секунду все остановилось. Макс, чертыхаясь, покинул беседку, на мгновение взглянул вверх. 
Он остолбенел.
- Ты только глянь…
Игорь медленно вышел. Поднял голову. 
В привычном мутно-темно-синем небе словно разлился бескрайний, черный полупрозрачный туман. В тумане уверенно зависли на одном месте светлячки – беловатые, синеватые, желтоватые. Один из них, мерцая, медленно двигался.
- Это же падающая звезда… - заворожено произнес Игорь
- Это спутник.
- Неважно. Я все равно желание уже загадал, - друзья глянули друг на друга, и тихо рассмеялись.
Максим вручил Игорю пакет-маечку.
-Вот. Там супа немного, салат, лазанья. Аля готовила, - с непривычной теплотой в голосе сказал он. Игорю конечно было известно, что Максим уже давно положил глаз на свою сотрудницу из кафе. Но все никак не решался ей все объяснить. Хотя, пару раз глянув на них, даже ребенок мог догадаться что и она к Максу неравнодушна. Они старались этого не показывать друг другу, но выходило лишь наоборот, к тому же смешно и нелепо.
- Спасибо.
- Я пошел, - Максим хлопнул Игоря по плечу, и, светя экраном мобильника, с трудом открыл калитку и вышел.
Игорь вдохнул запах воздуха, который предвещал зиму. Этот аромат перемешивался с благоуханием лилий, черемухи, и почему-то мяты. Из здания доносился запах антисептика и жаренной картошки. Глаза привыкли к темноте, поэтому он добрался до беседки без каких-либо усилий. Он взгромоздился на широкую лавочку с ногами, обняв их руками, а подбородок положив на колени. Он долго смотрел перед собой, не моргая. 
Наружу вышел Семен Геннадьевич, за ним укутанная в покрывало Анечка. Они шепотом о чем-то переговаривались, а потом Семен чуть погромче произнес, скорее для себя:
-А, вот он. Игорюха, ты чего? – оба вошли в беседку, сели напротив.
Игорь встрепенулся, словно его разбудили, чуть не упав со скамейки. Но здоровая нога все-таки сорвалась, и тот резко свалился вниз. Извинившись, и уверив коллег что он в порядке, Игорь снова сел.
- Так кто там приходил? – Геннадьевич уставился на парня своими большими глазами, так что они блестели даже во мраке. 
Игорь приподнял пакет, показывая пакет.
Старик улыбнулся, во все свои двадцать восемь зубов:
- Невеста, да? – понимающе сказал он.
Игорь тоже улыбнулся, представив Макса в свадебном платье у церкви. А Алю – в строгом костюме и выпимши.
- Брат, скорее. Вот Семен Геннадьич, Вы уже скоро тридцатую годовщину отмечать будете. Вы как считаете, что такое любовь?
Старик сначала улыбался, а потом внезапно посерьезнел.
- Так вот ты чего молчаливый такой. Знаешь, парень, тебе еще рано о таком задумываться. Тебе правильнее было бы спросить, что такое влюбленность. Ну так вот…
-Я знаю, что такое влюбленность, - Игорь отмахнулся, переведя взгляд с Семена на Аню и обратно. – Меня интересует что такое именно любовь. Вот как вы с Анфисой Ивановной столько лет вместе прожили?
Семен рассмеялся, но снова в миг стал серьезным. Игоря это начинало пугать.
- Любовь… Ну, она в какой-то степени ненависть. 
- Не понял.
- Что, по-твоему может быть сильнее ненависти?
- Вертолет «Апач». Ну, или любовь. Хотя, скорее всего, мечты.
- Именно, - старик кивнул, - Любовь. Так вот, любовь – совокупность ненависти, привязанности и мечтаний.
-Причем тут ненависть?
- Ну… - старик почесал лоб, - Как тебе объяснить? Это не та ненависть, когда человек тебе отвратителен. Это… Я и не знаю, как это объяснить, - он снова улыбнулся. – Думаю, ты сам когда-нибудь поймешь. 
Он поднялся, оттряхнул колени, и направился в здание. Заходя внутрь, он обернулся к Игорю:
- Я в комнате отдыха, чего случится – толкни меня, хорошо?
Игорь кивнул. 
Аня все так же сидела, опустив глаза и думая о чем-то своем. Тишина повисла на четверть часа в прозрачном, хрустальном ночном воздухе. 
Игорь уже собрался встать и уйти, но голос Ани заставил его вздрогнуть, и он снова сел.
-…По-моему, она похожа на музыку.
- Прости, я не понял о чем ты.
- Любовь. Я говорю о любви.
-Музыка? И чем же она похожа на музыку?
- Музыка… Она может быть твоей. А может, и нет. Любовь может быть как переливы фортепиано – прекрасной и возвышенной. Как звуки гитары – теплой, успокаивающей душу. Как музыка скрипача  -тонкой, отдаленной, острой. Причиняющей боль. А может, - она улыбнулась. За два года, что они были знакомы, она впервые улыбнулась. – Быть как бас. Как ударные инструменты. Будоражащей ум, заставляющей задыхаться, зажимать уши. Она лучше всего. Хотя, это только мое мнение. – она вышла из беседки, и не пошла внутрь, как Семен. Она стала танцевать на дорожке, вымощенной камнем. Она слушала музыку города – рык автомобилей, мчащихся мимо по пустой дороге. Шуршание желтых листьев по земле, и шелест зеленых листьев на деревьях. Дыханье спящих и тихие разговоры тех, кто еще не лег. 
Она перескакивала, кружилась, выполняла па, на которые у Игоря не хватило бы никакой природной гибкости. 
Она тихо рассмеялась, обернулась к Игорю:
- Раз уж ты не спишь, то дежуришь сегодня ты, - она снова улыбнулась, и ушла.
Игорь подумал, что стоило бы догнать ее, схватить и закрыть в надзорке на ночь, как буйную. Но потом решил, что еда остывает и надо с ней что-то делать. Он вернулся внутрь, запер дверь и решетки, зашел в комнату для персонала. Никого, кроме лежащего на диване и глядящего в потолок Младшего там не было. Комната в серебристом лунном свете была как-то особенно таинственна, хотя ничего интересного в ней и не было.
- Я дежурю, иди спать, Сем, - Игорь тихонько отодвинул стул, присел на него, положил пакет с ужином на стол. В тот самый момент электрический свет снова озарил город. Сема вскочил, нажал на кнопку выключателя, и вся таинственность помещения улетучилась, оставив только привычный уют и тепло.
Игорь вытащил пластиковые контейнеры из пакета, а сам пакет скомкал и положил на подоконник, возле которого стоял стол. 
- Ты есть будешь?
Сема кивнул, подошел к всегда распахнутой входной двери, закрыл ее. За дверью стояли костыли Игоря, ведро с ненужной бумагой и рюкзак Семена младшего. Тот открыл рюкзак, вытащил несколько пластмассовых контейнеров, и отнес их на стол. 
Они поужинали, и вскоре Сема снова переместился на диван. 
Игорь снова сидел, глядя в никуда. Около часа длилось напряженное молчание. То есть, напряженным оно было только для Игоря. Младший привык к тишине и безмолвию.
Игорь долго подбирал слова, и так и не выбрав нужных, сказал:
- Сем, вот ты в любовь веришь? Я конечно понимаю, что вряд ли, но…
- Конечно. Я кончено вряд ли понимаю, каково это, - мальчик произнес эти слова с нескрываемой иронией. Он сначала сел на диване, а потом встал и снова опустился туда, скрестив под собой ноги. Он, как и старший Семен вдруг перестал улыбаться и серьезно заговорил: - Но я полагаю, что любовь похожа на регги. Я не могу рассказать как это, но при упоминании слова «любовь» у меня в голове начинает играть афро-музыка, - он снова стал улыбаться. – Если ты дежуришь, я спать.
Регги…
                                        * * *
Ночь и в правду прошла спокойно, но Игорь не собирался спать. Смена окончилась в полдень, пришли другие санитары, чтобы принять, так сказать, флаг.
Игорь вышел из-за калитки, на костылях поковылял домой. Сегодня было что-то не то с погодой, и весь день в суставе словно образовалась пустота, которая ныла, завывала, тянула окружающее в себя. Стиснув зубы, Игорь стал подниматься по лестнице, но на третьей ступеньке его сил уже не хватало. Костыль проскользил на холодном бетоне, парень не успел схватиться за перила и упал, разодрав ткань на джинсах. Из левого, здорового колена хлынула кровь. Он взял костыли под мышку, и похромал по лестнице на согнутых вполовину коленях. Было больно и стыдно. Через десять минут он уже отпирал входную дверь.
Он вошел домой, снял кепку и обувь, побросал вещи в прихожей, направился на кухню, открыл один из подвесных шкафчиков. Достал оттуда йод, бинты. Наскоро продезенфицировав и перебинтовав разбитое колено, он успокоился. Переоделся в домашнюю футболку и бриджи, выбросил разодранные и безнадежно запачканные кровью. Его заколотило от озноба, видимо, из-за испуга, он лег на диван в гостинной, укрылся пледом и закрыл глаза.
День прожит, а ночь оставит тени снов в углах.
Он не проснулся.