Все создается второпях.
Миры - не исключенье.
Бегом, вприпрыжку, на ходу,
В заботах и делах,
Куда-то шел, спешил, летел,
Пил чай, жевал печенье,
Случайно сделал лишний жест,
Тяп-ляп, - и ты Аллах.

Мир неуклюж, мир кособок,
В углах и заусенцах,
Его б рубанком! Наждаком!
Доделать! Довести! -
Но поздно. Отмеряя век,
Уже забилось сердце,
И май смеется, и февраль
Поземкою свистит.

Кто миру рожицу утрет
Махровым полотенцем,
Кто колыбельную споет,
Дабы обрел покой?
Ты занят множеством проблем,
Тебе не до младенца,
И мир твой по миру пойдет
С протянутой рукой.

Подкидыш, шушера, байстрюк,
Готовый в снег и сырость
Бродяжить, драться, воровать,
Спать у чужой двери, -
А время в бубен стук да стук,
А мир, глядишь, и вырос,
И тоже наспех, в суете
Кого-то сотворил.

Мы миром мазаны одним,
Миры, мы умираем,
Смиряем, мирим, на Памир
Карабкаемся, мор
В муру мечтаем обратить,
И в спешке, за сараем,
Из глины лепим новый шар,
Как суете письмо:

"Спешу. Зашился. Подбери.
Авось, не канет в Лету.
Твой Я."
О.Ладыженский

Приходилось ли вам создавать миры?
Да, бывало, ведь рассказы писали многие, пытались писать, в каждом из них был свой мир, наполненный чем-то особым для создателя его.
А приходилось ли жить потом в этих созданных самими собой мирах?
Трудно представить, как это - жить в выдуманном мире. Трудно - в выдуманном. А если мир настолько реален, что не видишь разницы между ним и тем миром, который окружает?
Много ли было таких миров у вас?
И часто ли хотелось бросить все и вернуться - туда, в ту реальность, которую еще не успел прожить и пережить, снова окунуться в те события, которые уже давно закончились, хотя никогда не начинались при этом? Когда за возвращение готов отдать - не все, ибо это смешно и нелепо, но многое. Когда этот реальный и в то же время нереальный мир зовет тебя - громко, отчетливо, по имени. Когда...
А впрочем, что тут описывать? Тот, кто там был - тот знает. А тот, кто не был - тот не поймет из слов. Ведь разве можно объяснить словами глухому, что такое звук, а слепому - что такое цвет?
Нет, это не содержание, не аннотация, и даже не отзыв. Это мысли и ощущения, которые возникают, это образы и переживания, это... это нечто настолько большее, что слов ему нет для определения. И носится потом оно внутри, проникая в самые темные уголки сознания, кричит, не задыхаясь в крике, но не в поисках выхода, а в поисках - тебя, именно тебя. Потому что книга была написана не для всех, не для безликой и безличностной толпы, а для тебя. И к каждому зовет она, находит свою дорожку, свою дверку. Нет, не именно какая-то конкретная книга, а книги писателя Г.Л.Олди вообще.

Я никогда не напишу про них. Мещане, обыватели, бытовка, февральский переулок, лай собак (лохматый Тузик гадит у подъезда, и бабушка Анюта впопыхах уводит пса: не приведи господь, увидит отставной майор Трофимов – не оберешься криков, а убрать за Тузиком радикулит мешает…); мне не суметь увидеть эту жизнь, как ночью может видеть сны слепец, как дети видят небо, – всякий раз понови, в восторге, с интересом к трамваю, гастроному, муравью, дымящемуся летнему асфальту, мучительной капели в ноябре (балкон потек, и капли лупят в таз, подставленный внизу: зима, не медли!.. приди и заморозь…); нам кажется, что это серый цвет, дальтоники, мы сетуем, вздыхая, меняя суету на суету, сжимаем в кулачке тщету побега, горсть медяков, желая одного: купить хоть ненадолго новый мир, где будет солнце, звезды, смех и слезы, азарт погони, прелесть искушенья, друзья, враги, события, судьба… Вы ищете не там, где потеряли. О да, согласен, что под фонарем искать светлее, но монетка счастья упала из кармана не сейчас – вчера, позавчера, прошедшим летом, пять лет тому назад, давным-давно, и ваши фонари уныло светят, веля «Ищи!» – овчарке так велит ее хозяин. Нет, не напишу. Лишен таланта, скучен, не умею.
Могу лишь обмануть. «В доспехе латном, один на сотню, с палашом в руке…» Или иначе: «Звездолет «Борец», закончив гиперквантовый скачок, встал на орбите. Молодой десантник…» И будет мне почет. Тираж вскипит девятым валом, пеною обильной, с базара понесут мои творенья, и, надорвавшись, треснет Интернет от жарких писем: «Лапочка Снегирь! Не чаю уж дождаться продолженья великой эпопеи!» Я отвечу. Скажу, что продолженье скоро будет. Пишу для вас, любимых, дорогих…
Я никогда не напишу про вас.
Г.Л.Олди

А книг этих много. И в каждой книге - в каждой! - присутствует удивительный живой мир, который написан не просто для тебя, но которому ты нужен. И нужен не как инертный читатель, пассивно перелистывающий страницы, а как живой и активный участник этого мира, этого действа, этого описания. Невозможно понять, каким образом авторам удалось привлечь и читателя к процессу создания описываемого мира, но, тем не менее, это так. И на эту тему можно писать рефераты, диссертации, исследования, но разве скажут они о чем-либо, кроме того, что мы и так уже знаем? И разве перестанет описанный мир быть от этого живым, неповторимым в любом отношении?
Возможно, в этом и состоит мастерство писателя. Хотя - какое там возможно! - даже наверняка.
А миры эти, живые и зовущие - совершенно не сказочные. Ни медом там не намазано, ни реки молочные не текут вдоль кисельных берегов. Миры эти разные - от фэнтези в Бездне Голодных Глаз, до космоооперы в "Чужой среди своих", разве что киберпанка нет, но я в этом уже не уверена. Есть его намеки в "Мессия очищает диск". Древнегреческий цикл - Эллада с ее героями, которые, оказывается, вовсе не потому герои, что совершают подвиги, а потому герои, что боги не могут сами справиться со своими проблемами, и плодят героев, которые для них просто мусорщики. Кабирский цикл. О, эти мечи и их имена! "Пасынки восьмой заповеди", "Нам здесь жить", "Рубеж", "Сказки дедушки вампира" - сколько вдохновения, сколько зова в этих книгах! После каждой их них хотелось не просто заново вернуться туда, но хотелось изучить и понять этот мир, хотелось узнать о нем больше. Это ли не признак того, что авторам удалось достучаться?

Прилетает по ночам ворон,
Он бессонницы моей кормчий.
Если даже я ору ором -
Не становится мой ор громче.
Он едва на пять шагов слышен,
Но и это, говорят, слишком,
Но и это, словно дар свыше -
Быть на целых пять шагов слышным.
О.Ладыженский

И в каждом мире вас ждет выбор. Не героя ждет этот выбор, а именно вас. Вам предстоит выбирать что-то из имеющегося, и выбор этот всегда болезненный. Выбирая что-то одно, ты что-то и теряешь при этом, и не всегда это равноценный обмен. Да и не всегда обмен. Просто отдаешь, просто выбираешь. А так ли это просто?
Легко ли Живущему в последний раз отдавать свою единственную оставшуюся жизнь для той, которую любил? Это остальным хорошо, у них по девять жизней, которыми можно разбрасываться, как хочешь, а каково это - отдавать единственное, зная, что все, больше не будет? А каково попробовать представить, как можно хотеть - ничего? Не ничего не хотеть, а именно хотеть ничего? Или быть Миродержцем с мертвой душою? Мифотворцем на Перекрестке мирозданий? Или даже - какое кощунство! - Сатаной, скупающим чьи-то души в тщетной и безнадежной попытке выкупить одну-единственную, свою... Бродячим музыкантом, у которого единственное сокровище, старая лютня, которая ему дороже больше жизни. Бесом, от слова бессмертный, желающим только одного - умереть, но лишенным такой возможности - ведь в когда-то давно заключенной сделке он променял свою душу на вечность. А кто в состоянии представить такую сделку - душу в обмен на бессмертие? И даже не это, кто в состоянии представить мир, в котором смерть является - не высшим благом, не милостью, а привилегией, которую заслуживают лишь представители высшего сословия, людей, а бесы же, бессмертные, стоят не просто на нижней ступеньке социальной лестницы - они ниже рабов, и вечность для них как проклятие, как клеймо позора. Или же Зверя, число Имени которого написано на руке Его, и если Зверь число увидит - быть большой беде. Поэтому и носит Зверь на руке повязку, закрывающую число это, и не снимает ее с младенчества. А Червь вовсе не Нежный - он Книжный. С ними Актер, не приемлющий фальши, настолько входящий в образ, что режиссеры предпочитают не давать ему первых ролей, иначе ведь Отелло в его исполнении Дездемону задушит по-настоящему. И двенадцатилетняя Ниру Бобовай легким мановением руки отпускает в полет стаю маленьких ножей, принося смерть террористам, захватившим автобус...

Девочка остановилась, не дойдя до автобуса каких-то десяти-пятнадцати шагов, и плотнее закуталась в шаль.
Не говоря ни слова, коротыш-палач полез в карман отобранных у кого-то из заложников брюк (дорогих, с отглаженными складками) и достал мелкую монету. Покидал с ладони на ладонь, сплюнул в пыль и мгновенным движением швырнул монету девчонке. Напарник с карабином громко расхохотался — наверное, с его точки зрения, это и впрямь выглядело смешно; медный кругляш завис в воздухе рядом со Сколопендрой. Карен почувствовал на своем плече непомерную тяжесть Фаршедвардовой лапищи и только потом понял, что был готов сломя голову кинуться к автобусу, забыв обо всем на свете; шаль слетела с плеч девчонки, и две тонкие руки метнулись к монетке.
Не дотянулись.
Сухими веточками задергались, затрепыхались в воздухе: туда-обратно, от кожаной перевязи, крест-накрест охватывающей туловище, к медленно падающему на землю медяку; ломкое, ненадежное кружево…
И косым веером вспорхнула с полудетских ладоней стая маленьких ножей, совсем не страшных, легких, как осенние листья, как узорчатые снежинки на перевале Фурраш, как тихая смерть на пахнущей лекарствами постели в кругу родных и близких.
Палачи не заслуживают такой смерти.
Г.Л.Олди

– У вас дар, – он пристально смотрел на меня, но не в глаза, а рядом и немного мимо: и это раздражало. – Вы великий актер. И именно поэтому вы – никудышный актер. Вас нельзя выпускать на подмостки – ваш Гамлет в упоении перебьет больше народу, чем задумано Шекспиром, а ваш Отелло всерьез придушит актрису, играющую Дездемону. Вам нельзя играть понарошку, вы слишком растворяетесь в образе – а не играть вы уже не можете. Я предлагаю вам мир, где вы можете играть. Всегда. Везде. Вечно.
– Почему – вечно? – спросил я. – А если я, не дай бог, помру? Или вы собираетесь из Вечного Жида сделать, так сказать, Вечного Актера…
– Почти, – ответил Мом. – Если вы умрете, играя – надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? – играя всерьез, в полную душу, то я гарантирую вам выход на аплодисменты и участие в следующем акте. Но только при условии игры с полной отдачей!
Г.Л.Олди

Однако сюжет книг и их содержания - далеко не все, что есть в этих самых книгах. Текст, которым описывается происходящее, сам по себе имеет ценность. Текст не просто самодостаточен, он красив, он звучен, он прочувствован и прожит, именно прожит от первой до последней буквы. Удивительно вкусный текст, который хочется катать на языке, прислушиваясь к его звучанию, пробовать снова и снова, заново открывая для себя его тональности, переходы и созвучия. И при этом напрочь отсутствует какая бы то ни было напыщенность, вычурность, неестественность, наигранность - читается очень легко. Слова все знакомые, но умелой рукой мастера, нет, Мастера, слова сплетаются не просто в тексты, а в мир - настоящий, реальный, который зовет именно тебя. А игра слов - если уж она появляется, то такая игра, от которой дух захватывает. И не просто игра слов, но и с объяснениями в нужных местах, ненавязчивыми, воспринимающимися легко и сразу. После таких моментов совершенно другими глазами начинаешь смотреть не только на описываемый мир, но и на тот, который привычно кружит рядом.
"Не читателя, но со-беседника ищу я", - так мог бы сказать Г.Л.Олди. Впрочем, он так и говорит, в каждой книге своей говорит так, и находит - множество со-беседников, тех, с кем будет вести одну общую беседу. В этом ли не призвание писателя?

Ах, великие поэты
Воспевают неустанно
Смерть Ромео и Джульетты,
Жизнь Изольды и Тристана,
Ах, Отелло с Дездемоной,
Ах, Гиневра с Ланселотом!
Крошка-сын бесцеремонно
"Хорошо" мешает с "плохо".
Нас измерив вечной мерой,
Что ж вы делаете, барды? –
Так же скоро все Ромео
Перережут всех Тибальдов!
На возвышенные чувства
Мы осмелимся едва ли,
Представители искусства,
Что ж вы всех поубивали?!
Классик, слезьте с постамента,
Мы не в школе бальных танцев,
Не даете хэппи-енда,-
Дайте хоть в живых остаться!
О.Ладыженский

Все, написанное писателем Генри Лайоном олди, можно охарактеризовать выражением "Люди, Боги и Я". И всегда это "и Я" четкой линией проходит через все действие, через весь сюжет. То самое "и Я", которое взывает к читателю, которое просто зовет, стучит, ищет свое альтер-эго, и находит. Редкий сейчас дар - говорить так, чтобы быть услышанным, хоть на пять шагов вокруг. Удивительные книги, в которых не читатель ищет альтернативу своему привычному миру, а тот, другой мир рвется сюда. И порой чудеса все-таки происходят, и тому миру удается прорваться сюда - сквозь бездушие бумажных страниц, через неподъемную тяжесть картонных переплетов, и поселиться навсегда в Читателе, в его душе, став для него тем самым Миром, в котором он нужен и незаменим. И тогда -

Любить не учился, и значит –
Любитель. Профессионалом не стал.
Пошли мне, Всевышний, лесную обитель, –
От шума устал.
От воплей, от сплетен, от брани
И гимнов,
От окриков: "Нам по пути!"
О добрый Всевышний! Пошли сапоги мне –
Подальше уйти.
Хватают за полы, влекут
Из-за парты, –
И по полу, по полю: "Пли!.."
Господь, оглянись! Нам сапог бы две пары,
И вместе...
Пошли?